Неточные совпадения
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна,
доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама
хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
— Да, он легкомыслен очень, — сказала княгиня, обращаясь к Сергею Ивановичу. — Я
хотела именно просить вас поговорить ему, что ей (она указала на Кити) невозможно оставаться здесь, а непременно надо приехать в Москву. Он говорит выписать
доктора…
Одно — вне ее присутствия, с
доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце
хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
— Ну,
доктор, решайте нашу судьбу, — сказала княгиня. — Говорите мне всё. «Есть ли надежда?» —
хотела она сказать, но губы ее задрожали, и она не могла выговорить этот вопрос. — Ну что,
доктор?…
Еще в феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата Николая становится хуже, но что он не
хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться с
доктором и ехать на воды за границу.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за
доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не
хотел слышать.
Левин подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раззадоренный разговором с
доктором, он
хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завтрему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.
Ей попробовали рассказывать, что говорил
доктор, но оказалось, что,
хотя доктор и говорил очень складно и долго, никак нельзя было передать того, что он сказал. Интересно было только то, что решено ехать за границу.
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у
доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках
хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Выходя от Алексея Александровича,
доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были товарищами по университету и,
хотя редко встречались, уважали друг друга и были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину,
доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
— Оставь их! — сказал он наконец капитану, который
хотел вырвать пистолет мой из рук
доктора… — Ведь ты сам знаешь, что они правы.
—
Хотите ли,
доктор, — отвечал я ему, — чтоб я раскрыл вам мою душу?..
Доктор согласился быть моим секундантом; я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять на том, чтобы дело обошлось как можно секретнее, потому что
хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.
— Ни за что на свете,
доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я
хочу быть убит…
Нас не пускали к ней, потому что она целую неделю была в беспамятстве,
доктора боялись за ее жизнь, тем более что она не только не
хотела принимать никакого лекарства, но ни с кем не говорила, не спала и не принимала никакой пищи.
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую
хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты
доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Говорили про
доктора и про священника. Чиновник
хотя и шепнул Раскольникову, что, кажется,
доктор теперь уже лишнее, но распорядился послать. Побежал сам Капернаумов.
— Главный предмет его — естественные науки. Да он все знает. Он в будущем году
хочет держать на
доктора.
Спивак поразила его тотчас же, как только вошла. Избитый Иноков нисколько не взволновал ее, она отнеслась к нему, точно к незнакомому. А кончив помогать
доктору, села к столу править листок и сказала спокойно,
хотя — со вздохом...
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых,
хотя отец ее был богаче
доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее милую болтовню, — молчать, забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
Бывали часы, когда он и
хотел и мог играть так же самозабвенно, как вихрастый, горбоносый Борис Варавка, его сестра, как брат Дмитрий и белобрысые дочери
доктора Сомова.
— Меня избили. Топтали ногами. Я
хочу доктора, в больницу меня…
— Он и себя
хотел убить. Его даже лечил сумасшедший
доктор.
Утомленный бессонницей, Клим
хотел ответить ей сердито, но вошел
доктор, отирая платком лицо, и сказал, широко улыбаясь...
— Простите, что беспокою, Клим Иванович, но
доктор не
хочет выписать меня и угрожает заявить полиции, а это — не надо!
Он не очень интересовался, слушают ли его, и
хотя часто спрашивал: не так ли? — но ответов не ждал. Мать позвала к столу,
доктор взял Клима под руку и, раскачиваясь на ходу, как австрийский тамбур-мажор, растроганно сказал...
— Нет, ты, видно, в гроб меня
хочешь вогнать своим переездом, — сказал Обломов. — Послушай-ка, что говорит
доктор!
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит!
Доктора только и знают, что вон отсюда шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды в ней видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот
хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты знаешь? Так ты от скуки ходишь к своей кузине?
Они обрадовались там наследству и
хотят везти за границу; но мне пишет
доктор, что он вряд ли и две недели проживет.
Доктор этот с первого раза заставил подозревать, что он не англичанин,
хотя и служил хирургом в полку в ост-индской армии.
— Что ж, это можно, — сказал
доктор, смягчившись, и обратившись к старушке в белом фартуке, сказал, чтобы она позвала сиделку-арестантку Маслову. — Не
хотите ли присесть, хоть пройти в приемную?
— Я вам объясню, Надежда Васильевна, почему
доктор скрывал от вас мое появление здесь, — заговорил Привалов, опуская глаза. — Он боялся, что я могу явиться к вам не совсем в приличном виде…
Доктор так добр, что
хотел,
хотя на время, скрыть мои недостатки от вас…
Лоскутов по-прежнему чувствовал себя нехорошо,
хотя определенной болезни
доктора не находили в нем.
Этот визит омрачил счастливое настроение Заплатиной, и она должна была из чувства безопасности прекратить свои дальнейшие посещения Ляховских. Да кроме того, ей совсем не нравилось смотреть на презрительное выражение лица, с которым встретил ее сам Игнатий Львович,
хотя ему как больному можно было многое извинить; затем натянутая любезность, с какой обращался к ней
доктор, тоже шокировала покорную приличиям света натуру Хионии Алексеевны.
— Могу пожалеть только об одном, что
доктор ранее почему-то не
хотел сказать, что вы здесь, — проговорила Надежда Васильевна. — Ведь не мог же он не знать этого, когда бывает в вашем доме каждый день… Мы на днях, вероятно, уезжаем отсюда.
Собственно, ей давно хотелось куда-нибудь подальше уехать из Узла, где постоянно приходилось наталкиваться на тяжелые воспоминания, но когда
доктор заговорил о приваловской мельнице, Надежде Васильевне почему-то не хотелось воспользоваться этим предложением,
хотя она ни на мгновение не сомневалась в том, что Привалов с удовольствием уступит им свой флигелек.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей было так хорошо,
хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит,
хотя доктор, как все
доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
История этой болезни выяснилась для
доктора во всех деталях на другой же день после бала,
хотя он ни слова не сказал о ней Ляховскому.
— Как вы нашли
доктора? — спрашивала Надежда Васильевна, когда
доктор уехал. — Он произвел на вас неприятное впечатление своей вежливостью и улыбками? Уж это его неисправимый недостаток, а во всем остальном это замечательный, единственный человек. Вы полюбите его всей душой, когда узнаете поближе. Я не
хочу захваливать его вперед, чтобы не испортить вашего впечатления…
— Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде… Да, да. Наш
доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все, что
хотите, черт его знает, чего он только не учил и чего не знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен
доктору за этот подарок.
Привалов с особенным вниманием слушал
доктора. Он
хотел видеть в нем того учителя, под влиянием которого развилась Надежда Васильевна, но, к своему сожалению, он не нашел того, чего искал.
— Если ты
хочешь знать,
доктор отнесся к моему выбору с большим сочувствием. Он даже заплакал от радости…
— Ах, да, конечно! Разве ее можно не любить? Я
хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее счастливой и сами будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то есть
хочу верить, и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с
доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю
доктора…
Зося
хотя и не отказывалась давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на душе совсем было не то. Она редко выходила из своей комнаты и была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно,
доктор, который не переставал осторожно наблюдать свою бывшую ученицу изо дня в день.
Она здесь, в Узле, — вот о чем думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны. А он до сих пор не знал об этом!..
Доктор не показывается и, видимо, избегает встречаться с ним. Ну, это его дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать
хотя издали… Узнает она его или нет? Может быть, отвернется, как от пьяницы и картежника, которого даже бог забыл, как выразилась бы Павла Ивановна?
Дверь распахнулась, и на пороге показалась сама Надежда Васильевна, в простеньком коричневом платье, с серой шалью на плечах. Она мельком взглянула на Привалова и только
хотела сказать, что
доктора нет дома, как остановилась и, с улыбкой протягивая руку, проговорила...
Доктор и есть самый порядочный человек,
хотя он считает меня за порядочного подлеца.
— И пусть будет каприз! Если я этого
хочу,
доктор?
— Если вы не заботитесь о себе, то подумайте о вашей дочери, — говорил
доктор, когда Надежда Васильевна не
хотела следовать его советам. — Больному вы не принесете особенной пользы, а себя можете окончательно погубить. Будьте же благоразумны…
— Вы
хотите сказать: кто меня научил всему этому? О, это очень длинная история… Отчасти виноват Костя, потом
доктор Сараев, у которого я училась вместе с Зосей Ляховской; наконец, приходилось читать кое-что…